В 2017 году НМИЦ им. В.А. Алмазова утвердил свое лидерство среди прочих высокотехнологичных медучреждений страны по объему госзаказа на оказание ВМП, не погруженной в бюджеты ОМС. И с плановым заданием справился – клиники центра не успели израсходовать лишь одну из более 13,5 тысячи выделенных Минздравом квот. Об отношениях с учредителем и партнерами, балансе интересов и обязательств, гармонии науки и практики генеральный директор Алмазовского центра Евгений Шляхто рассказал в интервью Vademecum.
– Накануне «дня тишины» перед выборами к вам приезжал президент Путин. Зачем?
– Деталей я не знаю, но для нас очень почетно, что теперь уже избранный президент провел этот день в нашем центре. Это признание важности здравоохранения как индустрии, тех успехов, которые есть в отрасли сейчас, и наших достижений. Он причастен к тому, что происходит в нашем центре. Здесь Владимир Путин увидел интеграцию науки, образования и клиники – как он сказал, это и есть наша цель. Я последние 15 лет этим живу и пытаюсь всем доказать, что другого пути нет. У нас должна быть интегрированная помощь, когда нельзя больного прооперировать, выписать и забыть о нем. Брошенный пациент обязательно опять попадет в клинику, и вы потратите на него колоссальные деньги.
– Удалось обсудить с президентом проблемы центра?
– Мой главный принцип – стараться не просить. Я просто рассказываю, что хочу сделать и почему, и люди помогают. Мы никогда никого не подводили, сказали – значит, сделаем. На всех этажах власти это понимают. У нас был и Медведев, и профильные министры. Путин – дважды.
– За 17 лет, что вы возглавляете центр, возникало желание сменить работу?
– Можно было сто раз поменять и город, и место, были разные предложения. Но мне нравится моя работа, мне нравится Петербург. Конечно, как опять же замечает наш президент, всю жизнь на одном месте работать не будешь. Но я бы не сказал, что сейчас задумываюсь о преемнике, еще чуть-чуть поработаю. Главное – выстроить все так, чтобы центр мог без меня развиваться дальше. Если руководитель ушел и все развалилось – это был плохой руководитель.
– После инаугурации в Кабинете министров может произойти ротация. Существует версия, что вы должны были стать следующим министром здравоохранения, но якобы отказались от этой должности...
– Периодически возникают разные слухи. Давать оценку работе министра – не мое дело, но мне комфортно с ней работать. Вероника Игоревна не только врач, но и по духу – исследователь, поэтому я думаю, что в известной степени нам повезло. А кто будет – вопрос не по адресу. Есть человек, который это решает, в нужное время это станет известно.
«ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТЕБЯ ЗАКРЫВАЮТ?»
– Как вы пришли в профессию?
– В нашей семье был культ медицины. Брат моей бабушки Александр Иванович Белашов погиб в 1942 году на фронте, сразу после окончания Военно-медицинской академии. Об этом в семье много говорилось, и я не мог представить себя в другой профессии. В студенческие годы мне, наверное, как всем будущим врачам, хотелось быть хирургом. Ровно до того момента, пока я не оказался на кафедре факультетской терапии. Коллектив, в который я попал, произвел на меня неизгладимое впечатление. Не было никакой дистанции между профессором, доцентом и студентом. Студенты были вовлечены в научный процесс. Все работали как единая команда.
– И там вы познакомились со своим будущим наставником Владимиром Алмазовым?
– Сначала нас курировали ассистенты, моим первым наставником был Александр Аркадьевич Темиров. Но Владимир Андреевич [Алмазов. – Vademecum] заходил на кафедру регулярно, даже летом. А еще у маститых профессоров в то время была традиция приглашать к себе студентов на чаепитие – так я оказался у шефа дома. Он жил вместе с сестрой, Надежда Ивановна делала прекрасные пироги.Тогда все это и началось, фактически до 2001 года мы, что называется, были вместе. Он заведовал кафедрой, а я там от студента до профессора вырос.
– А при каких обстоятельствах вы стали директором?
– Передать институт мне хотел Владимир Андреевич. Хотя Николай Антонович Яицкий, который в то время был ректором [Первого Санкт-Петербургского государственного медицинского университета им. академика И.П. Павлова. – Vademecum], видел меня своим преемником на ректорском посту. Но Алмазов обратился к Яицкому с просьбой, и тот его поддержал. Так я перешел из университета сюда. Тогда институт был очень маленьким по сравнению с тем, за что я отвечал в Первом меде – там у нас только наукой занимались 700 человек, я в университете создал пять институтов и семь центров. А тут мне достался маленький коллектив в скромном трехэтажном здании, которое мы быстро реконструировали, добавили еще два этажа и начали развиваться.
– Каким тогда, в 2001 году, было финансирование центра?
– Я всем всегда говорю: если вы хотите проследить развитие здравоохранения, то лучшего примера, чем наш центр, нет. О чем мы говорим? Люди приходили в больницы со своими простынями и таблетками. А сейчас все сложные вмешательства бесплатны абсолютно для всех. У нас платных операций по сосудистой хирургии просто нет. За год к нам в поликлинику приходят более 180 тысяч больных, 36 тысяч – в стационар. По-прежнему главной для нас остается кардиологическая и кардиохирургическая помощь – около 9 тысяч операций и интервенционных вмешательств в год. Плюс нейрохирургия, эндокринология, около 300 коек онкологии и более 350 детских коек, общее количество реанимационных коек – 210. Это гигантский коллектив.
– Возглавив центр, вы первым делом возобновили замороженное на 15 лет строительство клинико-поликлинического комплекса. Как вам это удалось?
– Для этого нужно было, чтобы в стране поменялась власть, чтобы пришел новый президент, чтобы на горизонте появилось 300-летие Петербурга, чтобы этот президент подписал перечень поручений о завершении строительства ряда объектов, в том числе Института кардиологии. Был период, когда недостроенный институтский объект хотели продать. Возглавлявший тогда Минздрав Юрий Шевченко сам мне позвонил и сказал: «Ты знаешь, что тебя закрывают?» Я говорю: «Знаю». Но в итоге Валентина Ивановна Матвиенко, она тогда была вице-премьером, собрала совещание и спросила Юрия Леонидовича: «Мы будем достраивать?» Он говорит: «Будем!» И она объяснила тем людям, которые хотели нас продать, что строительство возобновится.
– За годы вашего директорства сменился не один министр здравоохранения. Как вы всякий раз строили отношения с новым руководством?
– Я сам для себя периодически ставил какие-то цели и добивался их. Я и сейчас это делаю. Самое главное – обозначить действительно важную проблему, донести ее и предложить решение. Никогда не забуду, как решался вопрос строительства нашего перинатального центра. Министром был Михаил Юрьевич Зурабов, мне потребовалось 15 минут разговора с ним, чтобы он принял решение о строительстве. Почему? Потому что у нас давно есть очень много девочек с кардиологическими патологиями и кардиохирургическими проблемами после вмешательств, и им нужно рожать. За время работы центра у нас родились около 19 тысяч малышей.
– Несколько лет Алмазовский центр подчинялся агентству «Росмедтехнологии», которое возглавлял Иван Дедов. Вы ладили?
– Я вспоминаю период работы с Иваном Ивановичем с большой благодарностью – он удивительный человек. Агентству подчинялись все, кто занимался высокотехнологичной помощью. А Дедов говорил сотрудникам агентства, что их задача – помогать нам. Может, потому, что мы тогда были моложе прочих. В это время многие начали стремительно развиваться, тот же центр Александра Михайловича Караськова в Новосибирске [НМИЦ им. академика Е.Н. Мешалкина. – Vademecum], совсем другие результаты стали показывать. По стране количество случаев оказания ВМП увеличилось в десятки раз.
«СЕРВИСНЫЕ УСЛУГИ МОГУТ БЫТЬ ПЛАТНЫМИ, А ПОМОЩЬ – НЕТ»
– В 2001 году вы стали главным кардиологом Санкт-Петербурга, а потом и всего Северо-Западного федерального округа. Это назначение добавило вам административного ресурса?
– Это было связано с настоятельной необходимостью развивать кардиологию, кардиохирургию, бороться со смертностью. Нужны были организационные мероприятия по первичной профилактике, по развитию ВМП, по вопросам реабилитации. У региона не было тех возможностей, которые есть сейчас, – ни системы сосудистых центров, ни компетенций по разным методикам вмешательств, ни донорских пересадок сердца. И мы начали всем этим заниматься. Несмотря на федеральный статус Алмазовского центра, были времена, когда у нас почти 70% больных поступали из Санкт-Петербурга, и мы действительно выполняли беспрецедентный объем кардиохирургической помощи.
– По итогам 2016 года Алмазовский центр показал убыток в 438,5 млн рублей. В 2017 году ситуация изменилась?
– Не особенно. Но я могу сказать, чем нам понравился 2017 год – более стабильными стали наши отношения с территориальным фондом ОМС Петербурга. Финансирование 2018 года происходит по результатам 2017-го, так что мы знаем все свои деньги. Это очень помогает нам планировать работу. И сейчас, по-моему, наш бюджет больше не дефицитный.
– Сколько центр получает от оказания платных услуг?
– Около 6% от общего бюджета. Задачи зарабатывать на пациентах нет. Я глубоко убежден, Что человек должен получать основную медицинскую помощь бесплатно. Сервисные услуги могут быть платными, а помощь – нет. Не хочешь лежать в двухместной палате, доплати за одноместную. Или, условно говоря, наш перинатальный центр не для того организован, чтобы принимать стандартные, не отягощенные кардиологическими проблемами роды. Граждане жалуются, хотят к нам. Вариант только один – на коммерческой основе. Кроме этого, платно у нас лечатся иностранцы, они едут на высокие технологии, робототехнику. В этом году два или три человека из Америки приехали.
– Удается зарабатывать наукой?
– У нас больше 100 клинических исследований, около 30 – по онкогематологии, активно работаем по кардиологии, эндокринологии. Множество больных участвуют, я думаю, это тоже помогает в лечении. Раньше мы больше 100 млн рублей на этом зарабатывали, сейчас чуть меньше.
– В 2016 году вы получили всего 34,8 млн рублей за оказание 195 пациентам ВМП, погруженной в ОМС, – это пятое место в регионе. Почему квоты дают городским клиникам, а не вам?
– Сейчас появилось очень много центров, которые на высоком уровне оказывают медицинскую помощь, в том числе кардиологическую. Проблема доступности ВМП, в общем, снята, поэтому все относительно простые случаи оперируются в городских больницах. С другой стороны, раньше пациенты со сложными патологиями погибали, а сегодня они поступают к нам.
– А из каких российских регионов к вам чаще обращаются?
– Много пациентов приезжает с юга страны, из Ленинградской области, Северо-Западного региона, Центральной части России. Больше стали приезжать из Москвы, не сотнями, конечно, но один-два человека все время проходят лечение. Пациент приезжает, мы оформляем квоту, он же имеет право. В основном обращаются со сложными случаями, много детей с пороками сердца.
– В 2017 году Алмазовский центр получил самое объемное в стране госзадание на оказание ВМП, не погруженной в ОМС. Как вы распоряжаетесь этими квотами?
– Уже в 2006 году стало понятно, что нужно налаживать систему многоэтапной помощи. Это было и до нас известно, но в структуре одного такого учреждения не было. Мы приспособили старое здание под реабилитацию и выстроили потоки пациентов. На реабилитационной койке можно готовиться к вмешательству, а потом, после операции, пациента тоже нужно направлять на реабилитацию. Реабилитационный центр работает по всем нашим направлениям, включая кардиологию, неврологию, эндокринологию. Плюс детский лечебный реабилитационный комплекс, рассчитанный на 180 коек. Одним словом, мы посчитали в деньгах, и оказалось, что переход на эту систему позволяет нам экономить 15–20% бюджета.
«НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ СДЕЛЬЩИНЫ В МЕДИЦИНЕ»
– Как постоянно наращивающий компетенции и мощности медцентр утоляет кадровый голод?
– Кадры – самая большая проблема. Ищем везде. По всей стране. Например, у нас работают несколько хирургов из Новосибирска, исследователи из Кемерово.
– Как, по вашей оценке, повлияли на кадровую ситуацию в отрасли недавние реформы – отмена интернатуры, внедрение аккредитации?
– Проблема стала еще острее, потому что требования к уровню подготовки специалистов стали более высокими. Например, мы вместе с «Биокадом» готовим сейчас, условно говоря, противоопухолевый препарат, который в следующем году должен выйти на клинические испытания. Принцип действия препарата такой: лимфоцит узнает опухоль и съедает ее. Это революция, которая требует новых знаний. И я очень рассчитываю, что появление студентов в нашем центре ситуацию с кадрами улучшит.
– Вы имеете в виду созданный на базе НМИЦ им. В.А. Алмазова образовательный кластер?
– Да. Совершенно очевидно, что все возможности клиники в науке должны быть использованы, в том числе и для подготовки специалистов. Но для того, чтобы начать учить студентов, учреждению нужен был статус вуза. Поэтому 7 июля 2017 года появилось поручение президента об организации на нашей базе такого эксперимента, а 13 января 2018-го новый статус центра был закреплен постановлением правительства. Наша задача – готовить врачей завтрашнего дня, которые должны знать не только медицину, но и молекулярную биологию, генетику, понимать, что такое синтетическая биология, что такое биоинформатика, биотехнологии. Мы готовились к этому старту и три года назад вместе с партнерами создали кластер, куда вошли ИТМО [Санкт-Петербургский национальный исследовательский университет информационных технологий, механики и оптики. – Vademecum], Политех [Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого. – Vademecum], ЛЭТИ [Санкт-Петербургский государственный электротехнический университет. – Vademecum], Университет Лесгафта [Национальный государственный университет физической культуры, спорта и здоровья им. П.Ф. Лесгафта. – Vademecum] и Химико-фармацевтическая академия. Позднее присоединились ряд других ведущих вузов и НИИ города и фармацевтические компании. В этом году мы рассчитываем принять на первый курс 100 человек, которые по завершении программы обучения получат диплом «врач-лечебник» Института медицинского образования Центра Алмазова.
– Вас не смущает, что под образовательный проект вам передали здание конгресс-холла «Свидетелей Иеговы»?
– Нет. Для нас размещение института было гигантской проблемой. И когда эти площади высвободились, нам их передали. Здание находится почти в идеальном состоянии, «Свидетели» содержали его очень хорошо. То, что эта организация закрылась, не наш вопрос – все было законно, есть судебное решение. По-моему, и они не сильно
возражают.
– Не могу не спросить про показатели, обозначенные в майских указах президента. Как вы справились с этим «зарплатным проектом»?
– Выполняем. В клинике и образовании проблем не возникло, были сложности с наукой. Но, как я считаю, эта кампания нам помогла. До майских указов научный отдел функционировал вне зависимости от того, есть обеспеченный финансами заказ или нет, чем-то занимались, зарплату получали. Эффективность такого труда остается под вопросом. Майские указы подтолкнули нас к оптимизации. Мы оставили базовую структуру – тех научных сотрудников, которые работают постоянно в отделении молекулярной диагностики, Институте экспериментальной медицины, специалистов, которые обеспечивают сложные клинические вмешательства. Они работают на полную ставку и поддерживают в нашем учреждении высокий научный потенциал, а дальше можно увеличивать число занятых исследованиями специалистов, но под конкретные проекты. Условно говоря, мы получили сейчас грант Российского научного фонда, добрали команду из разных подразделений и начали работать. Конечно, очень важно привлекать в такие проекты как можно больше молодежи, создавать свой кадровый резерв.
– Из чего складывается зарплата постоянных сотрудников центра?
– У нас есть контрактная форма: 55–60% – базовая ставка, дальше – стимулирующие надбавки, в основном за качество, эффективность, инновации. Мы вообще движемся к тому, чтобы у врача был пакет компетенций и функций, за исполнение которых он получает зарплату. Не должно быть сдельщины в медицине. Не хотелось бы вернуться к той ситуации, когда причиной установки стента у пациента является наличие коронарной артерии.
– Как вы контролируете качество, например, оказания медпомощи?
– У нас налажена ведомственная система оценки качества. Все отделения об этом знают, отчитываются. Важнее то, что мы второй год подряд занимаем в стране первое место по оценкам, выставляемым пациентами. В этом рейтинге к нам сейчас приблизился Челябинский центр сердечно-сосудистой хирургии, но мы все равно первые. Есть еще показатель летальности. К счастью, за последние 10 лет он значительно снизился. В 2017 году у пациентов, которым проводились операции с искусственным кровообращением, летальность несколько увеличилась – с 1,4 до 1,68, но это произошло лишь потому, что больные стали реально сложнее.
«СТАРАЮСЬ НЕ ВЛЕЗАТЬ В ЗАКУПКИ И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ»
– Как в Алмазовском центре используются цифровые решения?
– Лет 10 у нас работает собственная медицинская информационная система. О на очень дорого стоила, постоянно требовала денег. Мы подключили к ней бухгалтерию, склад, систему закупок. Потом стали развивать систему поддержки принятия решений – отследили логистику пациентов, персонала и поняли, что качество маршрутизации, ведения документов оставляет желать лучшего, пациент может за две недели 60 раз посетить врача. Кто его посылает? Зачем? Теперь наша задача – внятно выстроить потоки пациентов, перейти от финансирования процесса к финансированию результата. Пока на одном этапе врача мотивирует принцип «больше вмешательств – больше зарплата», на другом – врачи вынуждены бороться с осложнениями. При такой организации на лечение пациента уходят миллионы. Получается, что 60% бюджета расходуется на 10% пациентов, и нам нужно на них сконцентрироваться. Так вот, система должна помочь нам выяснить, где и почему пациент получил осложнение, кто будет нести за это ответственность, в том числе финансовую. В онкологии наша система должна помогать врачу выбрать нужный препарат при той клинической картине и тех данных молекулярно-генетических исследований, которые получены у конкретного больного. Мы загрузили в систему данные 160 тысяч пациентов и, в частности, выяснили: они в силу разных причин прекращают принимать лекарства! Притом что 50% успеха лечения – это следование рекомендациям врача. Можно сделать великолепную операцию, но все закончится рецидивом. Кроме того, сейчас в системе формируются большие данные, помогающие, например, в принятии решений по острому коронарному синдрому во всем городе.
– Как это работает?
– Раньше пациентов везли в ближайшее медучреждение. И больные попадали в клинику, где, например, действовала всего одна ангиографическая установка, которая всегда занята. Летальность – колоссальная. Мы выяснили, в каких стационарах существует проблема, поставили туда дополнительные ангиографы – ситуация резко улучшилась. С помощью нашей информсистемы можно правильно маршрутизировать больного – определить, куда его везти, исходя из загруженности клиники и специализации, потому что одного пациента можно вылечить стентированием, а, например, 10% пациентов – только кардиохирургически.
– В 2016 году у вас открылся телемедицинский консультативный центр. Какие функции он выполняет?
– Это естественный компонент медицинской помощи, особенно в такой огромной стране, как наша. Мы консультируем практически все учреждения третьего уровня. В основном это консилиумы с разными регионами. До 50% пациентов, по которым мы консультировали коллег в регионах, в 2017 году поступали к нам на лечение. И мы уже знали, понимали, как им помочь.
– Вас могло бы заинтересовать сотрудничество с частным телемедицинским сервисом?
– Мы готовы сотрудничать со всеми, кто поможет пациенту как можно скорее попасть в лучшее для его ситуации медучреждение. Если частный сервис поможет найти нас или еще кого-то, мы будет в этом участвовать. Главное, чтобы это не становилось процессом, а нацеливалось на результат.
– Вы взаимодействуете с благотворительными фондами?
– Работаем, в основном в детской онкологии. Даже не знаю, что это за организации, я вообще стараюсь не влезать в ряд вещей. Во-первых, в закупки лекарств и оборудования. Я знаю, ничего хорошего из этого не выйдет, есть сотрудники, это их ответственность, если возникают какие-то вопросы в моей компетенции, мы их решаем. Главное, чтобы все делалось по закону! В благотворительность я тоже не лезу, от общего бюджета в деньгах это ничтожный процент, они в основном помогают отдельным пациентам, сложным, и то не в медицинских вопросах, а в социальных, чаще – родственникам. Помогают ли они пациентам лекарствами? Иногда помогают.
– В июле 2017 года Алмазовский центр получил статус НМИЦ. Что это изменило?
– Сейчас мы готовимся к выполнению задач нового уровня. Мы призваны развивать и организовывать кардиологию и сердечно-сосудистую хирургию. Минздрав, я думаю, больше по географическому принципу, определит регионы, за которые мы будем отвечать, это касается медицинской помощи, образования и научных проектов. Для регионов это
очень большая помощь. Мы должны определить их возможности, помочь в создании сети центров высоких компетенций и все вместе решать существующие и возникающие на местах проблемы. По нашим направлениям этим будут заниматься два или даже три НМИЦ, но работы хватит всем.