Объем инвестиций в стартапы, мечтающие отметиться в глобальной индустрии здравоохранения, строго говоря, невелик. Даже в продвинутых США венчурные фонды в 2016 году, по оценке Rock Health, инвестировали в биомедицинские проекты $4,2 млрд. Негусто, если учитывать, что эта сумма размазана на все тематические начинания – от чипов для секвенирования генома до информационных систем, оптимизирующих пациентские потоки в больницах. Наши инвестиционные потуги в этой сфере еще аккуратнее: в России в 2015 году, а более свежих данных пока нет, было заключено всего 39 профильных сделок на общую сумму $18,1 млн.
Вялость рынка, говорят его немногочисленные участники, обусловлена целым клубком ментальных, структурных и технических обстоятельств. Впрочем, российский рынок биомедицинских инноваций сейчас как раз подбирается к очередному этапу своего развития: вслед за государством, которое до сих пор выступало в роли единственного институционального инвестора отраслевых проектов, к процессу начинают подключаться специализированные акселераторы и венчурные фонды. Vademecum попытался выяснить, почему распорядители кредитов и грантов не спешат помогать инноваторам.
Спектр предлагаемых индустрии и потребителям решений весьма широк – от новых молекул до «умной», в диагностическом смысле, одежды. Условно отраслевые стартапы можно разделить на четыре крупные группы: проекты, связанные с разработкой инновационных лекарственных препаратов; изобретение новых медицинских изделий; digital health и телемедицина; и, наконец, так называемые прорывные направления – клеточные, геномные, нейротехнологии.
Мы намеренно исключили из нашего обзора фармацевтические стартапы: горизонт планирования таких проектов слишком далек, получению первых результатов предшествуют годы работы, а оценить ее качество «по дороге» весьма проблематично.
Чаще всего, признаются инвесторы, к ним поступают предложения, связанные с улучшением уже существующих методик и технологий лечения либо с модификацией уже обращающихся на рынке медизделий и препаратов. Появляются проекты для конкретной целевой аудитории – например, для женщин или детей-аутистов.
«Большинство стартапов представляют свое видение того, как сделать медицину менее дорогой и более эффективной при помощи инноваций, возникших в IT-индустрии, таких как работа с большими объемами данных, использование искусственного интеллекта или технологий дополненной реальности, – рассказывает заместитель генерального директора Российской венчурнойкомпании (РВК) Гульнара Биккулова. – Появляется много проектов, где потребитель становится участником рынка медицинских услуг: общается с врачами на платформах, объединяющих докторов и пациентов, мониторит здоровье при помощи всевозможных девайсов, управляет своим электронным профилем на портале медучреждения».
Фото: habrahabr.ru
Опрошенные Vademecum представители венчурных фондов практически единогласно подтверждают, что наибольшим доверием у них пользуются софтверные проекты. В первую очередь выбор продиктован возможностью качественной экспертизы и коротким циклом выхода таких компаний на рынок.
«Мы хорошо понимаем, как растет компания, занятая разработкой софта, в том числе и в медицинском направлении. И мы можем помогать им проходить этапы роста. Те же компании, которые производят девайсы или какие-либо биомедицинские продукты, имеют болеедлинный цикл, для этих направлений собираются специальные фонды. Плюс – это отдельная экспертиза, в том числе по дистрибуции, оборотным капиталам, логистике», – уточняет мотивацию директор по инвестициям венчурного фонда Maxfield Capital Алексей Тукнов.
Реже в зону внимания инвесторов попадают гаджеты и медизделия, чему тоже есть объяснение: стартапы пока не предлагают серьезных медицинских решений и понятных каналов сбыта, но всегда подразумевают сложные процедуры регистрации. «Гаджеты способны достоверно обрабатывать информацию, но продуктов, способных действительно решать проблемы, на массовом рынке я пока не видел, – замечает Александр Видиборский, старший инвестиционный менеджер венчурного фонда Runa Capital, который принципиально оперирует на рынке США. – «Умные» браслеты – это «фишечки», поощрение внутреннего ребенка покупателя. С медицинскими изделиями типа кардиостимуляторов все сложнее: нужно получать одобрение FDA, а это вопрос пятилетия, в среднем».
Поэтому венчурные фонды зачастую отдают это направление крупным корпорациям типа Pfizer, GE, Johnson&Johnson, имеющим традиционные рынки сбыта и четкое понимание, как действовать. Помимо прочего, на себестоимости производства гаджетов и медизделий сказываются колебания валютного курса, что сулит инвестору дополнительные риски. Потому-то большая часть подобных проектов если и зарабатывает, то на локальном рынке, что, естественно, оставляет их за границами внимания крупных инвесторов, нацеленных на глобальный рынок.
НАМЕРЕНИЯ И РИСКИ
Сама природа венчурного бизнеса предусматривает наличие неконтролируемого риска, однако в индустрии здравоохранения, говорят инвесторы, все еще сложнее. «По данным Cambridge Associates, 52% всех биомедицинских венчурных инвестицийв США за 2006–2016 годы принесли убыток. Это, кстати, не означает, что остальные 48% были прибыльными, – рассказывает партнер фонда «Максвелл Биотех» Эдуард Каналош. – У подавляющей части безубыточных проектов инвестиционная прибыльность колеблется около нуля».
Схожую статистику североамериканских инвестиций приводит и Гульнара Биккулова из РВК: лишь 35% проектов возвращают инвестиции и только 10% приносят прибыль. Такой расклад вкупе со специфичностью биомедицинского сектора подтолкнули профильный рынок к условной кластеризации. Первый элемент структуры – акселераторы, создаваемые для оказания стартапам всесторонней помощи – от теоретических навыков бизнес-планирования до встраивания подшефных компаний в рынок. «Если несколько лет назад было много general-акселераторов, без какой-либо определенной схемы, то сейчас наиболее сильные из них, сетевые, запустили в США отдельные города под определенные темы, будь то промышленность, транспорт», – поясняет Алексей Тукнов из Maxfield Capital.
Второй пролет тоннеля для разгона стартапа – фонды, определяющие в своей инвестстратегии специализированные ниши. «Крупные фонды могут вкладываться в биомед в общем – от препаратов против облысения до приложений для Apple Watch. А есть фонды, обладающие узкой, но очень глубокой экспертизой, – поясняет Александр Видиборский. – Например, фонды, вкладывающиеся в разработку программного обеспечения, могут быть очень специфичны и специализироваться на софте только для госучреждений».
Появление профильных акселераторов и фондов, фокусирующихся на биомедицинских разработках, – вынужденная необходимость, солидарны собеседники Vademecum: в этом бизнесе важна экспертиза, даже тематические мобильные приложения не всегда получается развивать стандартными маркетинговыми схемами. Помимо понимания специфики рынка нужны связи, каналы выхода на регуляторные органы и конечных потребителей – клиники и пациентов.
Наконец, третий, финальный, компонент – корпорации. «В Европе в последние три года мы наблюдаем растущую активность корпораций на венчурном рынке. Они работают в определенных сегментах, и инициативы, которые мы замечаем, «приземляются» в эти сферы, – говорит Алексей Тукнов. – Например, GE Healthcare запустила свою инновационную программу. Есть примеры и того, как институциональные фонды корпораций выделяются в отдельные структуры».
ПРИМАТ В ДВА ХОДА
Инвестиционные начинания в отечественном биомеде схожи с европейским и американским сценариями развития рынка, что, наверное, и дает основание надеяться на воплощение в России успешно реализованных на Западе схем. Вот только нашей модели пока явно не хватает базовых элементов: в российские стартапы почти не вкладываются глобальные венчурные фонды – маркетинговый горизонт отечественных разработок слишком узок, чтобы принести инвесторам прибыль. Участие российских корпораций в венчурных сделках тоже критически ограничено. «Это сильно тормозит процесс, потому что корпорации вслед за акселераторами, фондами и господдержкой, по идее, замыкают цепочку – потребляют технологии», – говорит Алексей Тукнов.
На глобальных площадках венчурные инвестиции и поглощения компаний служат орудием конкурентной борьбы. «В Штатах нормальная практика, когда гиганты типа Glaxo или Pfizer покупают продуктовые компании: они не могут нанять на работу всех гениев и находятся в жесточайшей конкуренции друг с другом. Вопрос: кто в России находится в жесточайшей конкуренции? – размышляет управляющий партнер AddVenture Fund Максим Медведев. – Инвестор – примитивное животное, он взвешивает два параметра – риск и доходность. И по этим параметрам мы не можем конкурировать, притом что потенциал – существенный». Пока российские производственные холдинги почти не соревнуются между собой за чистые идеи, продавать стартапы сложно. Трудности сбыта автоматически приводят к падению цены инноватора, а это, в свою очередь, означает меньшую доходность по сделкам для фондов.
Другое дело, если проект выходит на глобальные просторы – ликвидность компании сразу увеличивается, что делает ее привлекательной для инвесторов. Но большинство российских стартапов, как замечают инвесторы, пока мыслят локально, ограничиваясь в своих бизнес-стратегиях только домашними продажами. «На Западе проекты более продвинутые, и к венчурным фондам обычно приходят компании, имеющие маркетинговую стратегию и полноценную компетентную команду. Венчурным фондам они интереснее с точки зрения администрирования и постинвестиционного мониторинга», – считает генеральный директор ИК «Кси Венчурс» Олег Корзинов.
Российских стартаперов можно условно разделить на две группы. В первой – ученые, которые решили коммерциализировать свои идеи, но у таких разработок отсутствует какая-либо бизнес-основа. Во второй – студенты или свежие выпускники, лишенные внятного опыта, но все же имеющие первоначальные идеи маркетинговой стратегии. «Получается, что в России инвестиционный посевной фонд на ранних стадиях должен не только брать на себя финансовую роль, но заниматься и бизнес-планированием, и управлением», – говорит Корзинов.
Национальные особенности российских стартапов особенно хорошо видны венчурным фондам, оперирующим на развитых рынках. «В нашем понимании стартапы – это компании, которые привлекли значительное финансирование, от $500 тысяч, или которые самостоятельно смогли развить компанию до $30 тысяч месячного дохода и выше. Все, что до этой планки, – зачастую просто проекты, у которых могут быть очень неопределенные цели и будущее, – считает Александр Видиборский из Runa Capital. – В России стартаперы в каком-то смысле тренд: человек после университета нигде не работал, но ему очень нравится называть себя СЕО какой-то компании. Для большинства таких людей развитие бизнеса должно стоять выше, чем рисование презентаций и хождение по стартап-мероприятиям».
КАЗЕННАЯ ЗАМИНКА
По данным исследования венчурного рынка MoneyTree (выпускается РВК в партнерстве с PWC), в России в секторе биотехнологий в 2015 году было заключено 39 сделок, а общая сумма инвестиций составила $18,1 млн. При этом только одна из сделок была проведена с участием частного инвестора: фонд Maxfield Capital вложился в стартап «Здравпринт», выпускающий индивидуализированные протезы с помощью 3D-печати.
В отечественные биомедицинские стартапы главным образом вкладывается государство – через собственные фонды или венчурные компании с долевым госучастием. «Частный бизнес начал инвестировать в такие разработки только в последнюю пару лет, – говорит Олег Корзинов. – И хотя количество фондов с каждым годом растет – и благодаря РВК, и в связи, например, с тем, что свои корпоративные венчурные фонды стал создавать фармацевтический бизнес, – на мой взгляд, пока государству необходимо продолжать поддерживать этот рынок». При участии РВК создано пять профильных фондов, фокусирующихся на медицинских проектах. Два из них – «Максвелл Биотех» и «Биопроцесс Капитал Венчурс» уже сформировали линейку проектов. Еще три – Биофонд, «РусБиоВенчурс» и Фонд посевных инвестиций – продолжают общаться с потенциальными портфельными компаниями. Но ни количество отечественных операторов, ни их совокупный капитал пока несравнимы с аналогичным сектором венчурного рынка США. «Соответствует ли предложение инвестиций спросу на них? Абсолютно нет. Нужно гораздо больше специализированных биомедицинских венчурных фондов, – уверен Эдуард Каналош из «Максвелл Биотех». – Структура рынка США, например, такова, что венчурный капитал, нацеленный на IT-сектор, приблизительно соответствует вложениям в биомедпроекты».
По инициативе той же РВК запущен акселератор Generation S, в котором с 2014 года действует трек LifeScience, специализирующийся на биомедицинских стартапах. «Акселераторы – хорошая вещь, позволяющая валидировать идею и протестировать команду. Если они начинают появляться и в биомеде – это очень похвально», – замечает Максим Медведев из AddVenture Fund. Роль государства в поддержке новых технологий сильна во многих странах, и на начальных этапах развития венчурного рынка это почти непременное условие. «В Европе действует EIF – активно инвестирующий фонд фондов. Это схоже с тем, что делает РВК, – говорит Алексей Тукнов из Maxfield Capital. – Государственное участие помогает рынку сделать старт с нулевой базы». В силу длительности многих разработок биотеха поддержка государства должна быть систематической и долговременной, обеспечивая помимо финансового аспекта и другие базовые элементы –инвестиционный климат, развитую научно-внедренческую инфраструктуру, механизмы, обеспечивающие доступ к разработке конечному потребителю. Пока рука государства ощутима на самых ранних этапах развития отраслевых стартапов. «В своей повседневной деятельности я в какой-то мере ощущаю недостаток поддержки внедрения уже готовых биомедицинскихтехнологий, то есть поддержки самой поздней венчурной стадии, – свидетельствует Эдуард Каналош. – Конечно, существуют специализированные фонды, нацеленные на эту стадию работы, и весьма эффективные программы в соответствующих министерствах. Однако в России мало крупных биомедицинских компаний, их деятельность по внедрению сторонних инноваций не стимулируется».
С тем, что инфраструктура государственной поддержки выстроена лишь на ранних стадиях, соглашаются и в самих институтах развития. «Практически любой автор интересной идеи может получить грант на ее проверку и создание прототипа. Это позволяет сформировать то самое основание пирамиды, на котором будут расти новые компании, – говорит Гульнара Биккулова из РВК. – Но на практике на этой стадии появляется слишком мало конкурентоспособных медицинских стартапов, поэтому венчурные инвесторы вынуждены искать проекты в других странах. Фокус на поддержке ранних стадий может сработать в долгосрочной перспективе: если через систему будут проходить десятки тысяч команд, часть из них сможет вырасти в успешные бизнесы. В краткосрочной же необходимо развивать государственные механизмы поддержки на всех стадиях, что требует серьезных финансовых вложений, координации большого количества ведомств и тщательной экспертизы проектов».
По оценке Олега Корзинова, чтобы сравняться по доле участия частного капитала в биомедицинской отрасли с США и Западной Европой, России потребуется 10–20 лет. По его мнению, венчурные компании прежде всего заинтересованы в прорывных технологиях, принципиально новых медицинских изобретениях: «Безусловно, проекты в области клеточных и геномных технологий уже есть на рынке, но этим направлениям до недавнего времени не хватало нормативной базы, потому и венчурный бизнес слабо финансировал эту тематику. В 2016 году был принят закон о клеточных технологиях, что позволяет прогнозировать если не прорыв, то наверняка бурную активность в этой сфере». С особым вниманием российские инвесторы наблюдают за новациями в сегменте телемедицины. «Максимальный интерес к телемедицине, – подтверждает Максим Медведев из AddVenture Fund. – Рынок ждет появления потенциальных портфельных компаний и уже планирует, что можно будет с ними делать».
Еще одно направление для прорыва – программные решения по работе с большими базами данных и искусственному интеллекту. «У нас отличная математическая школа, она до сих производит блестящих специалистов, – говорит старший аналитик Maxfield Capital Александр Чикунов. – И есть четкая потребность рынка в анализе big data сложных заболеваний, соответственно, есть возможность для развития таких проектов».
