Научно-исследовательский институт ревматологии (НИИР) им. В.А. Насоновой вполне может претендовать на статус профильного национального медицинского исследовательского центра – на его базе проходят все ключевые научные и клинические исследования, методическая и оргработа, а его совокупный оборот в 2019 году достиг 1,3 млрд рублей. Директор института профессор Александр Лила (до 2017 года проректор по учебной работе СЗГМУ им. И.И. Мечникова) рассказал Vademecum, как должны быть разрешены ключевые проблемы ревматологической службы.
– Сотрудники НИИР им. В.А. Насоновой несколько лет назад провели первое масштабное эпидемиологическое исследование по профилю «ревматология». Какие цели, поимо научных, преследовались?
– Мы еще раз убедились в том, что статистические данные, которые представляют медицинские организации, не всегда корректны. Результаты нашего исследования свидетельствуют о том, что реальная картина распространенности ревматических заболеваний очень близка к общемировым показателям. Это очень важно для планирования нашей деятельности, особенно при отсутствии федерального регистра пациентов. А это документ, который утверждается на уровне правительства и предполагает финансирование. Мы прекрасно понимаем, что нельзя просто так к кому-то прийти и сказать: «Мы хотим сделать это, поэтому профинансируйте наш проект». Поэтому, помимо собственно эпидемиологического исследования, мы вместе с Центром социальной экономики решили проанализировать и замерить социальную значимость ревматических заболеваний, в том числе с учетом проводимой пенсионной реформы, так как важно было понять, сколько людей трудоспособного возраста могут в этот период инвалидизироваться из-за ревматических заболеваний.
Понятно, что когда рассчитывался новый пенсионный возраст, то взяли простую формулу – было столько-то работающих граждан, станет столько-то пенсионеров, вероятность того, что кто-то из этих людей заболеет и станет хроническим больным, наверное, учитывали не всегда. А согласно полученным данным, основную финансовую нагрузку генерируют как раз инвалидизированные пациенты трудоспособного возраста. Какой из этого вывод? Необходимо как можно раньше диагностировать заболевание и назначать наиболее адекватную терапию, чтобы пациент избежал инвалидизации. С этой целью, например, применяются генно-инженерные биологические препараты.
Однако сегодня охват такой терапией в России недостаточен – порядка 5–7%, а нуждаются в ней не менее 15% пациентов. При этом если мы увеличим эту когорту до необходимых 15%, то общие финансовые расходы увеличатся незначительно.
– Почему?
– Потому что мы снимем социальную нагрузку и сохраним пациента экономически активным, вносящим вклад в ВВП и так далее. Мы чаще всего принимаем в расчет прямые расходы – стоимость лекарственных препаратов. Однако они, как правило, составляют порядка трети всех затрат, основными же являются непрямые расходы – на госпитализацию, обслуживание больных, реабилитацию и так далее. Есть еще один вид затрат, который очень сложно учесть, – это цена болезни для конкретного пациента, с учетом его психоэмоциональных страданий. Так вот за счет значительного снижения косвенных затрат в целом вся эта ситуация встает на свое место. Есть еще один аспект, который влияет на отношение к ревматическим заболеваниям. Существует мнение, естественно неверное, что это заболевания, от которых не умирают. Но статистика говорит о том, что продолжительность жизни у таких пациентов сокращается, а трудопотери и инвалидизация настолько велики, что игнорировать их невозможно. Так что наш проект направлен на актуализацию проблемы и разработку конкретных путей для ее разрешения.
– Сегодня региональные власти регулярно формируют заявки на закупку противоревматических препаратов. Не проще ли свести эти заявки в одну базу и получить регистр?
– Заявки учитывают только тех пациентов, которые уже получают терапию, а целостной картины по общей заболеваемости мы по-прежнему не видим, так как многие больные получают традиционные базисные лекарственные препараты, которые оказывают хороший клинических эффект. Возможно, повсеместное внедрение электронных медицинских карт как-то приблизит решение этой проблемы.
– В Санкт-Петербурге, где вы работали до 2017 года, система финансирования на чем базируется?
– Я был главным ревматологом города, и мы вместе с академиком Вадимом Ивановичем Мазуровым ежемесячно обновляли регистр пациентов, получающих ГИБП, и предоставляли его Комитету по здравоохранению. Так как постоянно была актуальная информация, то и в финансировании нам никогда не отказывали, всегда находили возможности для закупки необходимых препаратов. Но в регионах подходы, конечно, существенно различаются.
– А что, если в регионе некому этих пациентов выявлять для того же регистра? Быстро решить проблему кадрового дефицита точно не получится.
– Ревматолог – это специалист, который обладает очень большим объемом специальных знаний.
Я многие годы консультировал Ленинградскую областную клиническую больницу. Если в приемное отделение поступал пациент с непонятной лихорадкой, кожной сыпью, изменениями в анализах крови, то его в основном госпитализировали в ревматологическое отделение – для проведения дифференциальной диагностики.
Логично, что таких специалистов может быть недостаточно – в России общее число ревматологов чуть больше 1 500. Поэтому и в нашем институте, и в ряде медицинских университетов реализуются образовательные программы для врачей смежных специальностей, что является крайне важным, особенно для малонаселенных территорий и сельской местности. Ревматолог устанавливает диагноз, назначает патогенетическую терапию, а уже терапевт или врач общей практики осуществляет мониторинг.
Важен и междисциплинарный подход. Пример: есть проблема диагностики псориатического артрита – эти пациенты наблюдаются у дерматологов с кожным псориазом, но у многих уже есть боли в суставах. Значит, в такой клинике один-два раза в неделю пациентов должен консультировать и ревматолог, и наоборот – в ревматологической клинике обязательно должен быть штатный дерматолог. В ряде регионов, например, в Екатеринбурге или Туле, такая модель уже широко применяется.
Кроме того, для помощи коллегам из регионов мы в НИИ ревматологии им. В.А. Насоновой создали референс-центр по спондилоартритам. Например, если у врача возникает проблема с интерпретацией данных рентгенограммы или МРТ, диагностические вопросы или вопросы с назначением того или иного лекарственного препарата, он может зайти на сайт института, заполнить специальную форму, загрузить данные обследования и в течение трех-четырех дней получить ответ на свои вопросы. Количество нозологий в ближайшее время мы планируем расширить.
– НИИР занимается образовательной деятельностью?
– Да, мы проводим сертификационные циклы для ревматологов, профессиональную переподготовку врачей, а также осуществляем обучение в ординатуре и аспирантуре. На нашей базе располагается кафедра ревматологии РМАНПО, которой я заведую. Сейчас у нас обучается более 30 ординаторов, их число ежегодно увеличивается, что свидетельствует о высокой востребованности нашей специальности.
– А куда потом ваши выпускники идут работать?
– В основном, конечно, в ревматологические стационары крупных центров, но некоторые с удовольствием работают и в амбулаторной практике – высококвалифицированные специалисты везде востребованы. Надеюсь, что целевой набор в ординатуру положительно повлияет на кадровую ситуацию в целом по стране и в регионы приедут хорошо подготовленные ревматологи.
– Для этого нужно еще и адекватное зарплатное предложение. Не секрет, что поликлиники попросту не заинтересованы в узких специалистах.
– Про то, как может быть организована работа с ревматологическими больными в первичном звене, я уже сказал, но в любом случае это всегда прерогатива руководителя медучреждения и руководителя здравоохранения региона. Если он регулярно сталкивается с жалобами на низкую доступность того или иного вида помощи, то надо принимать меры, но еще лучше не допускать таких ситуаций.
В ревматологической службе, как и в здравоохранении в целом, основная проблема не столько финансирование, сколько вопросы организации и управления.
Каждый регион имеет свои особенности, поэтому всегда нужны индивидуальные решения, а для этого необходима корректная оценка ситуации. Одной из составляющих миссии НИИ ревматологии им. В.А. Насоновой является научно-методическое руководство ревматологической службой РФ, поэтому наша задача сегодня – транслировать оптимальные подходы в организации работы. И есть большое желание, чтобы наша служба функционировала если не в автоматическом, то хотя бы в полуавтоматическом, а не ручном, режиме.
– Чем еще сегодня вы заняты?
– Конечно, основная наша работа связана с фундаментальными научными и поисковыми исследованиями. Современная ревматология – это изучение патогенеза заболеваний, поиск новых биомаркеров, внедрение в практику высокотехнологичных генно-инженерных и таргетных синтетических препаратов и так далее. Мы проводим рандомизированные клинические исследования, в том числе лекарственных препаратов, разработанных российскими учеными. Совместно с Ассоциацией ревматологов России занимаемся разработкой клинических рекомендаций по ревматоидному артриту, анкилозирующему спондилиту, псориатическому артриту, системной красной волчанке, системным васкулитам, остеоартриту и другим нозологиям.
Если говорить о внутренней работе института, то за последние три года удалось существенно увеличить объем оказываемой медицинской помощи – как в стационаре, так и в амбулаторном звене. Ежегодно лечение у нас проходят порядка 50 тысяч человек, из них до 70% – это иногородние пациенты. Высокотехнологичную медицинскую помощь получают также дети и пациенты ортопедического профиля. В ближайшее время планируем реализовать очень важный проект – строительство научно-методического реабилитационного центра для детей с ревматическими заболеваниями, в такой помощи нуждаются очень многие пациенты. Мы готовы начать развитие этого направления, разработать наиболее эффективные научно обоснованные методики реабилитации маленьких пациентов и масштабировать их на всю страну.